Каждый день, как последний
Носить плащ мушкетера — это честь. Честь, которую надо заслужить. Честь, которую надо беречь. Плащ мушкетера — это не просто голубая накидка с белым крестом. Это знак доверия и ответственности. Королевский мушкетер — это не просто солдат. Это — элита и лицо армии...
***
Митя вновь безнадежно опаздывал. Наконец-то белая дверь хосписа, светлый холл весенних тонов. Быстрый обмен поклонами с дежурной на входе, судорожное снимание верхней одежды и поиск любимых тапочек. Лестница. Комната волонтеров пуста. Конечно — все уже в часовне. Шкаф для халатов. Отлично. Один еще остался — голубой.
В часовне собралось человек десять: сестры милосердия в белых косынках с крестиком, волонтеры — девушки в простых косынках, ребята — без. Все в золотистых накидках или голубых халатах. Митя тихонько протиснулся в дверь и встал у стенки подле иконы святого благоверного князя Александра Невского. Уже читали псалмы. Каждый по одному. Досталось и опоздавшему Мите. Потом молитва о здравии и помощи больным хосписа, помощникам, священникам... И можно приниматься за дело.
- Привет, Митя!
- Привет!
- Сегодня вы с Димой цирюльничаете!
- Хорошо.
Палата 17. Митя любил заходить в эту палату. Здесь лежали Анатолий и Владимир, с которыми он уже успел подружиться. Особенно с Анатолием. Впрочем тот умел найти общий язык со всеми, даже с самыми грозными и неразговорчивыми.
- Здравствуйте! - бодро поздоровался Митя, входя в палату.
- Во! Привет, Митя! - откликнулся Анатолий.
- Как у вас тут дела? Побриться не хотите? - Спросил Митя.
- Да нормально, - сказал Анатолий, приподымаясь на подушки. - Вон Владимира можно. А я сам сейчас после бани побреюсь.
Митя подошел к кровати Владимира. Дедушка, дремавший чутким сном, открыл глаза и недоуменно посмотрел на посетителя. Он уже который день не мог говорить.
Митя ласково улыбнулся и пожал ему руку.
- Здравствуйте! Побреемся?
Владимир лежал, не мигая вглядываясь в лицо Мити, по-видимому, не понимая, что тот от него хочет.
- Да он уже не слышит ничего! Надо громче говорить! - сказал Анатолий.
- Побреемся? – чуть повысив голос, повторил вопрос Митя, а затем достал бритву и сделал вид, что бреет свою щеку.
Дедушка моргнул глазами, соглашаясь.
- Ну и славно! - ласково сказал Митя и пожал ему руку. - Сейчас пойду воды наберу и начнем.
Здесь же в палате была умывальная комната, куда Митя и поспешил удалиться. Пока струя воды с бодрым шипением наполняла маленький тазик, Митя дышал. Медленно и глубоко. Это помогало отогнать ненужные мысли и побороть слабость и предательскую дрожь в руках.
Митя помогал в хосписе всего третий раз. Так быстро к виду больных он привыкнуть не мог. Все у него внутри сжималось от жалости, страха, смятения и осознания своей полной беспомощности что-то изменить.
- Вот, сейчас возьмем немного пены и приступим-с, - бодро сказал Митя, выходя из умывальной в палату с набранным тазиком воды. На лице его уже была улыбка. Больным незачем знать о его переживаниях. Им и своих хватает.
Не торопясь, Митя деловито укрыл грудь Владимиру полотенчиком, нанес ему на щеки, подбородок и шею пену, распаковал новую безопасную бритву и аккуратно, но уверенно принялся за дело.
У Владимира был очень сложный волос, к тому же кожу его приходилось растягивать руками самостоятельно, что превращалось в кропотливую и довольно утомительную работу. В голове же так и хотела возникнуть предательская мысль: «Да зачем это все!», едкое раздражение подкрадывалось из темных глубин разума. Тогда Митя мысленно прятался в крохотный глухой чуланчик без окон посреди своего необъятного царства, спешно закрывал дубовую дверь и, приналегши для верности на нее спиной, говорил: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй дедушку этого! Помилуй Владимира!» Приученные руки ловко водили бритвой, а раздражение с клекотом уползало обратно в свою нору. И перед глазами Мити снова был близкий ему человек, которому надо было помочь, хотя бы только для того, чтобы он чувствовал, что с ним кто-то есть рядом, кто-то, кому он не безразличен.
- А знаешь, что со мной за случай произошел? - спросил Анатолий.
- Нет! Что такое? - ответил Митя, активно бултыхая бритвой в тазике.
- Да вот, позавчера утром просыпаюсь, смотрю — а у меня пальцы посинели.
- Ничего себе!
- Да! Я испугался, давай ими активно шевелить. Я и раньше шевелил постоянно, все-таки лежу, ногами не двигаю, хотя бы пальцами буду, - продолжал Анатолий. - У врача дежурного спрашиваю, что, мол, такое? Вот пальцы посинели. Она говорит: «Ну что вы хотели — процесс идет!» Тогда для меня это был ожидаемый ответ. Я в принципе и не рассчитывал ничего другого услышать! А потом ты знаешь, что?
- Что? - спросил Митя несколько встревожено.
- Да вот, приходит сестра милосердия. А у меня есть масло абрикосовое. Специальное. Чтобы там ноги смазывать, чтобы, значит, не затекали.
- Ну да-да, - кивнул головой Митя.
- Так вот. Приходит сестра милосердия. Смотрит на мои ноги и говорит: «Что это у тебя, Анатолий, пальцы-то синие все?»
- «Да вот, посинели чего-то!» - грустно говорю я.
- «Давай мы их маслом твоим помажем!» - предлагает она. Берет ватку, масло, начинает смазывать. Потом говорит: «Что такое еще?» Я лежу. Она молча встает. Уходит в умывальную, возвращается с водой и... смывает всю эту синеву с моих пальцев!
- Во дела! - Митя облегченно улыбнулся.
- Да! Представляешь, - Анатолий сам улыбнулся. - Это пододеяльник новый — синий — так красится. А я перепугался уже — что такое, пальцы посинели.
- Ну вы бы не смогли ими двигать тогда, - сказал Митя.
- Ну да! - согласился Анатолий и активно подвигал пальцами, проверяя, действительно ли они шевелятся. - А я ведь, знаешь, все время ими двигаю, упражнение такое.
- Правильно, - сказал Митя. - Не дергает вам? - это он уже спросил у Владимира.
- Да-да, делаю упражнения, - повторил Анатолий. - А я уже лежу и думаю, ну все — посинели вот пальцы...
Хорошо, что разговоры бритью не мешают, даже скорее наоборот - являются его неотъемлемой частью. С цирюльником часто обсуждают всякие житейские мелочи. Так и бриться приятней, и время быстрее проходит. А у лежачего больного какие мелочи, только память минувших дней, да такие больничные случаи.
Потом пришли сестры милосердия в золотистых накидках — цыплятки, как сказал одна из медсестер, - с каталкой и увезли Анатолия мыться.
Митя меж тем закончил с бритьем, стер оставшуюся пену, выбросил бритву и вымыл тазик.
- Вот и все! - ласково проговорил он.
Владимир поднял на него глаза и один раз моргнул.
- Ничего, все будет нормально, - сказал Митя и пожал Владимиру руку.
Тот лишь смотрел ему в глаза усталым измученным взглядом.
Митя помолчал, не зная, что еще добавить.
- Ладно, я пошел к другим, - наконец сказал он. - Хорошо?
Владимир моргнул.
- До следующей субботы тогда! - Митя еще раз нежно пожал руку дедушки. Затем, подавив непрошенный вздох, быстро вышел в коридор.
В этот раз работы оказалось немного. Кто спал, кто просто не хотел бриться, кого Дима уже успел уважить. В итоге согласился на экзекуцию только один дедушка с пышными усами. Да и то, усы трогать не разрешил, только с подбородка щетину убрать.
- Сейчас сделаем! - с готовностью сказал Митя, принимаясь цирюльничать.
- Усы не трогаем? - спросил он.
- Нет, сестра..., сестра потом придет, подравняет, - ответил дедушка. Он говорил с трудом и Мите приходилось вслушиваться в каждый звук, чтобы понять его.
- Хорошо! - сказал он.
Здесь все было просто. Волосы короткие, довольно жесткие. Митя с молитвой начал орудовать бритвой.
- Сейчас.... сейчас бы..., - спустя минуту проговорил дедушка.
- Что? - переспросил Митя, наклоняя ухо ближе к губам больного.
- В Исландию, - прохрипел тот.
- В Исландию? Вы были в Исландии? - заинтересовался Митя.
- Да... А вы? - спросил дедушка.
- Я? Нет. Это ж далеко очень! - ответил Митя. - А вы там как очутились?
- Да... Кхе-кхе... Я много где был, - проговорил дедушка, закрывая глаза. - И в Буэнос-Айресе, и в Маракайбо плавали...
- Ух, ты! - искренне восхитился Митя. - Интересно как! Так, аккуратно, вот здесь еще снимем...
- Нет, - выдохнул дедушка. - Не очень.
- Ну, мне бы было интересно, - не согласился Митя. - Я всегда мечтал о дальних путешествиях! А вы как, только в порт заходили или и на землю сходили? - спросил он, а затем уже почти себе под нос добавил. - Так вот почти и все. Здесь еще чуть-чуть.
- Пппо... разному. И в порт сходили..., - дедушка утомленно замолчал, а Митя понимающе не стал навязываться с расспросами.
Спустя пару минут он все закончил и пошел ополоснуть тазик.
- Нет, ну здорово! - сказал Митя, возвращаясь. - Интересная у вас была жизнь!
Да..., - хрипло выдохнул дедушка-моряк с пышными, теперь начавшими почему-то казаться Мите, капитанскими, усами.
- Что ж! Вот и побрились!
- Сп...спасибо. Я... я..., - с трудом заговорил моряк.
- Что? - переспросил Митя, склоняясь над больным.
- Я... что...что-то должен?
- Нет! Что вы! - решительно сказал Митя, а сознание, словно хлыстом, обожгли слова: «За смерть нельзя платить!»
- Спасибо - сказал дедушка, закрывая глаза.
- До свиданья! - попрощался Митя и тихо притворил дверь в палату с другой стороны.
Не успел он сделать и пару шагов по коридору, как его окликнули.
- Митя, пойди сюда!
Митя оглянулся. Его звала одна из сестер милосердия — женщина лет пятидесяти. Он подошел к ней.
- Мария Ивановна ушла. Поможешь нам? - тихо сказала она.
- Да, конечно, - тут же сказал Митя, и только потом понял, о чем его просила сестра.
- Не боишься? Нормально?
- Да, нормально, - пожал плечами Митя. А про себя подумал: «первый раз-то все равно не знаешь как это, потому — нормально».
В общем-то, оказалось совсем не страшно. Черный, плотно закрытый пакет перенесли с кровати на носилки. На том вся помощь и кончилась...
***
Монотонно гудел двигатель автобуса. Митя стоял на своем любимом месте — у большого окна, рядом с мягкой спинкой кресла без седушки — гладильной доской, как прозвал ее про себя Митя, - и задумчиво смотрел на стремительно мелькавшие росчерки белой дорожной разметки на асфальте. Сказать по правде, глаза его видели совсем другое.
Перед Митей проносились отрывки этого удивительного дня. Он словно заново проматывал фильм своей недавней жизни. Вот он заходит в палату, вот он разговаривает с Анатолием, потом склоняется над Владимиром с бритвой в руке. Но это тот Митя, на пленке. А сейчашний Митя, стоит сбоку и ничего не делает. Он только смотрит, смотрит в этот мучительно тоскливый взгляд, в эти серые глубокие глаза. Теперь он знает наверняка, что глазами можно сказать гораздо больше, чем языком. Сказать то, для чего не придумать слов, но что, заставляет плакать сердце... Отрывок сменяется следующим. Вот Митя в фильме разговаривает с пышноусым дедушкой, смеется. А Митя-зритель стоит сзади и едва сдерживает подступающие слезы, видя всю беспомощность бравого когда-то моряка, перед которым был открыт весь этот поразительный мир, с его таинственными и далекими странами, богатствами и загадками, даже и в последние дни не оставляющий и манящий своего давнишнего исследователя. И спрашивает Митя-зритель себя: «А сможет ли он, Митя, будучи уже приговоренным, покаяться? Найдет ли в себе силы вырваться из этого мира, хотя бы на последнюю минуту и обратиться всецело без остатка к Богу?» Но фильм проматывается дальше, и вот уже Митя помогает хрупким женщинам в золотистых одеждах переложить с белоснежной постели на носилки какой-то черный продолговатый пакет. Раз, и пакет уже на месте, а кровать снова свободна. Митя только и почувствовал на мгновение, что пакет довольно тяжелый. И вот его уже увозят куда-то прочь. Главное не задумываться, что там в этом пакете...
- Остановка «Метро Старая деревня». Конечная. - неожиданно услышал Митя громкий голос почти что у себя над ухом. Наверно, поэтому динамики в автобусах так кричат, чтобы возвращать от грез в этот мир сонь, вроде, него.
Митя вздохнул, едва заметно мотнул головой из стороны в сторону и поспешил влиться в вечно бурлящий и несущийся куда-то поток людей.
***
А в следующую субботу Митя узнал, что в прошлое воскресенье Владимир ушел...
[an error occurred while processing this directive]
N.N.,
община "Иоанновское братство"
| Рассказать: |
